Василий Григорьевич Перов.
"Суд Пугачёва".
1875 и 1879.
В 1872 году Василий Григорьевич Перов писал по заказу собирателя Павла Третьякова портрет В. И. Даля – автора знаменитого «Толкового словаря живого великорусского языка». В разговоре с этим почтенным старцем художник узнал, что Даль был не только хорошо знаком с Пушкиным, но и осенью 1832 года сопровождал его в поездке по пугачёвским местам. Даль рассказывал, что повёз Пушкина на местности изучать «обстоятельства осады Оренбурга Пугачёвым, указывал на Георгиевскую колокольню в предместии, куда Пугач поднял было пушку, чтобы обстреливать город, на остатки земляных работ между Орских и Сакмарских ворот, приписываемых преданием Пугачёву, на зауральскую рощу, откуда вор пытался ворваться по льду в крепость, открытую с этой стороны; говорил о незадолго умершем здесь священнике, которого отец высек за то, что мальчик бегал на улицу собирать пятаки, коими Пугач сделал несколько выстрелов в город вместо картечи, - о так называемом секретаре Пугачёва Сычугове, в то время ещё живом, и о бердинских старухах, которые помнят ещё «золотые» палаты Пугача, то есть обитую медною латунью избу. Пушкин слушал всё это – извините, если не умею иначе выразиться, - с большим жаром и хохотал от души следующему анекдоту: Пугач, ворвавшись в Берды, где испуганный народ собрался в церкви и на паперти, вошёл также в церковь. Народ расступился в страхе, кланялся, падал ниц. Приняв важный вид, Пугач прошёл прямо в алтарь, сел на церковный престол и сказал вслух: «Как я давно не сидел на престоле!». В мужицком невежестве своём он воображал, что престол церковный есть царское седалище. Пушкин назвал его за это свиньёй и много хохотал…».
Перов загорелся от рассказов Даля и вскоре отправился на Урал и в Оренбург собирать материал для картины. Конечно, за прошедшее после восстания столетие подлинного, со времён Пугачёва, сохранилось мало, но по дороге – в Самаре, Оренбурге – Перов писал эскизы в местных острогах, запечатлевая портреты каторжников, делал пейзажные наброски. Из множества сюжетов на тему восстания он выбрал один сюжет, кстати, довольно типичный для времён мятежа. Известно, что Пугачёв как только занимал очередную крепость или город, то сразу же устраивал так называемый «суд» над местными офицерами и дворянами. Перов и решил изобразить именно эту сцену. И тут он с неизбежностью подпал под обаяние гениальной повести А. С. Пушкина «Капитанская дочка», что немудрено. Как писал об этой повести Гоголь, «чистота и безыскуственность взошли в ней на такую высокую степень, что сама действительность кажется перед ней искусственной и карикатурной. В первый раз выступили истинно русские характеры: простой комендант крепости, капитанша, поручик, сама крепость с единственной пушкой, бестолковщина времени и простое величие простых людей. Всё – не только самая правда, но ещё как бы лучше её».
В итоге в первом варианте картины (1875) Перов изобразил сцену суда «по Пушкину»: «Пугачёв сидел в креслах на крыльце комендантского дома. На нём был красный казацкий кафтан, обшитый галунами. Высокая соболья шапка с золотыми кистями была надвинута на его сверкающие глаза <…>. Казацкие старшины окружали его. Отец Герасим, бледный и дрожащий, стоял у крыльца, с крестом в руках, и, казалось, молча умолял его за предстоящие жертвы (на картине он – крайний слева. – Е. А.). На площади ставили наскоро виселицу <…>. Колокольный звон утих; настала глубокая тишина. «Который комендант?» - спросил самозванец. Наш урядник выступил из толпы и указал на Ивана Кузьмича. Пугачёв грозно взглянул на старика и сказал ему: «Как ты смел противиться мне, своему государю?». Комендант, изнемогая от раны, собрал последние силы и отвечал твёрдым голосом: «Ты мне не государь, ты вор и самозванец, слышь ты!». Пугачёв мрачно нахмурился и махнул платком. Несколько казаков подхватили старого капитана и потащили к виселице».
Однако вариант картины 1875 года не понравился художнику. Главный недостаток бросался всем в глаза сразу: образ Пугачёва явно не удался, башкирец, хватающий дворянина за ворот, написан был сильнее, выразительнее, чем сам «государь».
В 1879 году Перов вернулся к картине и написал её второй вариант, куда внёс изменения: фигуру дворянина заменил фигурой женщины, обличающей Пугачёва, да сам «анпиратор» стал другим – сильным, уверенным, с хитринкой, словом, не простой человек. Вот тут-то и появилось «силовое поле» смертельного противостояния двух главных героев – отчаянной жертвы и хладнокровного палача. Напряжение, которое возникло между ними и «организовало» всю картину, где уже не были важны виселицы, беспорядочно валяющиеся трупы, лошади и пр. Но и тут вышло по Пушкину, создавшему запоминающийся образ капитанши Василисы Егоровны: «Вдруг она взглянула на виселицу и узнала своего мужа. «Злодеи! – закричала она в исступлении. – Что это вы с ним сделали? Свет ты мой, Иван Кузьмич, удалая солдатская головушка! не тронули тебя ни штыки прусские, ни пули турецкие; не в честном бою положил ты свой живот, а сгинул от беглого каторжника!» - «Унять старую ведьму!» - сказал Пугачёв. Тут молодой казак ударил её саблею по голове, и она упала мёртвая на ступени крыльца. Пугачёв уехал; народ бросился за ним».
Благодаря Перову образ Пугачёва впервые появился в русской живописи и был выразительным и живым, как и многие образы других картин Перова. Он передал на полотне не только многократно описанную и довольно типичную для казака внешность самозванца, но и его характер. А то, что это был человек незаурядный, никто не сомневался. Поначалу императрица Екатерина II была убеждена, что за спиной Пугачёва стоят какие-то неизвестные её и враждебные силы отечественного или заграничного происхождения. Иначе трудно объяснить, как же простой казак, объявивший себя «анпиратором Петром III», за столь короткое время собрал большое, обученное войско, несколько раз разбил царские войска, занял огромную территорию, осадил Оренбург, потом захватил и сжёг Казань и другие города. Императрица серьёзно опасалась, что Пугачёву по силам вдруг, как чёртику из коробки, выскочить посредине Москвы. Но потом стало ясно, что заговора никакого нет, есть «легковерная чернь», казачья вольница и отчаянный сорви-голова, талантливый авантюрист с даром управлять людьми. Екатерина писала Вольтеру, что «он не умеет ни читать, ни писать, но это человек чрезвычайно смелый и решительный <…>. Господин Пугачёв – разбойник-хозяин, а не слуга». Что может быть выше такой оценки! Почти до самого конца Пугачёв рассчитывал на свой фарт и пытался хитрить. Уже когда осенью 1774 года его армию разбили, самого поймали и везли в Москву в клетке, он пытался добиться личного свидания с государыней. Только он просил приодеть его в нарядный казачий кафтан. О чём он хотел «пошушукаться» со своей «супругой», мы не знаем, но, наверное, полагал, что если уж он сумел убедить и повести за собой десятки тысяч людей, то уж к «бабе» ключик найдёт-таки. Императрица благоразумно уклонилась от свидания с «супругом»…
Евгений Анисимов. «Письмо турецкому султану. Образы России глазами историка». «Арка», Санкт-Петербург. 2013 год.
* * *
СМОТРИТЕ ТАКЖЕ:
. 1658/00.jpg)
